Форум » Игровой архив » "О том, как отец Жозеф исполнял свой христианский долг", 16 июля, около половины шестого » Ответить

"О том, как отец Жозеф исполнял свой христианский долг", 16 июля, около половины шестого

Louise Mirelli: Парфюмерная лавка г-на Мирелли. В два шага преодолев короткую лестницу из пары низких ступенек и потянув на себя тяжелую деревянную дверь небольшого, но аккуратного дома на улице Сен-Жак, вы окажетесь в рассеянном полумраке парфюмерной лавки, где цветочные ароматы от выставленных напоказ притираний и дорогого мыла вполне способны вскружить голову какой-нибудь горничной, прибежавшей за новыми духами своей госпожи. Однако наиболее уважаемым посетителям тут же предложат пройти в просторную комнату, единственное окно которой выходит не на улицу, а во двор. Очутившись внутри, вы первым делом увидите массивный резной шкаф с симметричными стеклянными дверцами, не скрывающими обилия всевозможных флаконов и изящных шкатулок, с несомненными бережностью и тщанием расставленных на полках (хотя самое ценное, разумеется, хранится не здесь). Украшением свободной части стены служит шпалера с изображением множества цветов на темно-зеленом фоне (предмет тайной гордости г-на Мирелли). В одном из углов помещения вы обнаружите секретер из вишневого дерева, а ближе к окну – невысокий овальный столик в окружении пары мягких кресел, одно из которых вам незамедлительно будет предложено занять.

Ответов - 10

Отец Жозеф: Найдя лавку, отец Жозеф, прежде, чем войти, остановился и осмотрел ее снаружи. Даже поднял голову, чтобы полюбоваться вывеской, хотя капюшон и соскользнул ему на спину. Всю дорогу он размышлял, как вести разговор. Был один вопрос, который никак не давал определиться: узнает его эта Луиза Мирелли или нет? Насколько он помнил, они не встречались... а в отличие от большинства тех, кто занимал положение наверху, отец Жозеф обращал внимание на слуг. Крайне глупо думать, что люди ничего не значат. Даже если они просто подносят воду после обеда или ленту на утреннем туалете. Каждый из них - это глаза и уши. А еще - язык. Который, если правильно задать вопросы, может поведать удивительно любопытные вещи. Да и не имеем ли мы заповеди "не презирайте единого от малых сих"? Итак, отец Жозеф определенно замечал слуг. Даже слуг. Мадам же Мирелли была отнюдь не служанкой. Камеристка - почти всегда наперсница, как бы горда и осторожна ни была ее госпожа. Но то, что отец Жозеф не знал Луизу Мирелли, не означало, что и та не знает его. Однако, дальнейшее стояние на улице было совершенно невозможно. Во-первых, он привлекал внимание, во-вторых, хотя до прихода мэтра Мирелли и оставалось, как он знал, около часа (стоили эти знания о распорядке дня означенного господина всего несколько пистолей, скормленных через третьи или четвертые руки парижским сорванцам), но все же стоило поторопиться. Отец Жозеф поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Полутьма. Опустив глаза на порожек, он сделал осторожный шаг внутрь. - Мир вам! - громко возвестил он. Мысок его мягкого полусапожка зацепился за порог, и отец Жозеф полетел вперед, с громким стуком упав на вытянутые руки.

Louise Mirelli: Услышав, как привычно скрипнула, открываясь, тяжелая дверь, Луиза поднялась на ноги, чтобы встретить гостя, кем бы он ни был, однако не успела она сделать и двух шагов ему навстречу, как вслед за громогласным приветствием раздался грохот не менее звучный, чем голос вошедшего. Произведенный шум заставил госпожу Мирелли проявить большую расторопность, нежели обыкновенно, и парой мгновений позже она уже склонилась над растянувшимся на полу незадачливым посетителем, помогая ему подняться. Посетитель же этот, к слову сказать, оказался не совсем обычным, и заметно это было с первого взгляда: облачение его выдавало в нем лицо духовное, а людей этого звания нельзя было назвать частыми гостями парфюмерной лавки Мирелли. - Ах, ваше преподобие, с вами все в порядке? Надеюсь, вы не ушиблись? Мне, право, так жаль! Я давно твержу мужу, что в этом злополучном коридоре слишком темно… Как и полагается истинной католичке, Луиза незамедлительно кинулась выполнять свой долг перед ближним не только на словах, но и на деле, что, однако, не помешало ей задаться вопросом, какими судьбами этот ближний мог очутиться в лавке ее супруга. Лицо монаха, увиденное ею мельком в попытке возвращения ему прежнего положения в пространстве, не показалось Луизе знакомым – а впрочем, там действительно было немного темновато. - Позвольте, я помогу вам. Обопритесь на мою руку, вот так. Не тратя много времени на размышления, госпожа Мирелли решила проводить нежданного посетителя в комнату за лавкой, с тем чтобы там усадить его в кресло и убедиться, что он не получил серьезных повреждений.

Отец Жозеф: Сомнамбулически дав заботливым рукам довести себя до кресла, отец Жозеф с кряхтеньем в него опустился и охнул. Притворяться ему совершенно не приходилось - он упал гораздо сильнее, чем рассчитывал. "Неужели тот юноша, что тридцать лет назад ездил верхом, фехтовал, бегал, прыгал и танцевал - это я?!" - поймал он вдруг себя на мысли - и прогнал ее. Тихо постанывая, он через полуприкрытые веки старался рассмотреть добрую самаритянку, склонившуюся над ним. "Востроглазая", - определил он ее. Что ж... Страдальческое выражение начало покидать его лицо. Отец Жозеф открыл глаза и вздохнул: - Благодарю Вас, дитя мое, - голос его был негромок, устал и добр. - Мне неловко, что я доставил Вам хлопоты своей неуклюжестью. Вы, наверное, хозяйка этого, - он чуть втянул богатый ароматами воздух, и на бледных губах появилась слабая улыбка, - благоуханного заведения?


Louise Mirelli: - Ваше преподобие, позвольте мне еще раз принести вам свои извинения по поводу этого досадного и в высшей степени неприятного случая! - лицо Луизы приняло виновато-сочувствующее выражение. – Вы, конечно же, не ошиблись: эта скромная лавка принадлежит господину Мирелли, чья супруга имеет удовольствие беседовать с вами. Наконец-то у нее появилась возможность как следует разглядеть этого необычного посетителя – а в том, что «обычным» его назвать было нельзя, Луиза почти не сомневалась. Во внешнем облике ее гостя не было ничего, что могло бы внушить опасение или недоверие, однако за годы жизни в Париже госпожа Мирелли привыкла не слишком полагаться на внешний вид. В продолжение собственной речи Луиза не спускала с монаха глаз, при этом не встречаясь с ним взглядом надолго. Вполне возможно, что он случайно споткнулся о порог, – но прежде неизвестная необходимость все-таки должна была довести его до двери. - Луиза Мирелли, всецело к вашим услугам, - представилась она мгновением позже, с видимым беспокойством глядя на монаха. – Как вы себя чувствуете, Ваше преподобие? Быть может, я могу сделать что-то для вас?

Отец Жозеф: По описанию это действительно была она. Кроме того, отец Жозеф отметил "уставное" обращение - "Ваше преподобие". Горожане, незнакомые с этикетом, использовали "святой отец", от которого он всегда внутренне вздрагивал. "Quid me interrogas de sancto? Unus est sanctus Deus", - мысленно перефразировал он тогда и на полунощнице добавлял еще пятьдесят молитв Иисусовых. Итак, это была она. - Не называйте меня так, - с легкой грустью, которая была совершенно искренней, произнес он. - Мое преподобие - всего лишь смиренный и грешный монах Иосиф, да еще и наказанный Господом за тщеславие. - Снова едва заметная улыбка тронула его губы. - Используя деревянное масло, предписанное уставом, я увидел, что лампада закоптила пречистые ноги Спасителя на моем келейном Распятии. И я помыслил, что надо бы купить масла репейного... и даже хотел добавить в него какого-нибудь легкого аромата... смирны... или, может быть, ливанского кедра... Но мне не хотелось идти в обычную грязную лавку, где масло будет неочищенным, а ароматы - поддельными. Видимо, за это я и поплатился. Он вздохнул - без преувеличенного раскаяния, а, скорее, признавая, что за мелкой и, пожалуй, комичной провинностью последовала небольшая и комичная же расплата - и добавил: - Если Вы, дитя мое, будете так добры, что дадите мне немного воды и простите меня за то беспокойство, что я причиняю Вам - я смогу сказать, что чувствую себя вполне удовлетворительно. Я предложил бы Вам суетный металл, который мир в своем ослеплении зовет драгоценным, за беспокойство - но я боюсь оскорбить Вашу доброту... и потом, признаюсь, мне кажется, что Вы скорее похожи на благородную даму, чем супругу лавочника. Вопросительная интонация сопровождалась извиняющейся улыбкой.

Louise Mirelli: Поначалу Луиза не отреагировала никак: поначалу она не поняла. А когда поняла, то подумала, что стакан воды сейчас не помешал бы ей самой. Неужели..? Она едва не прослушала объяснения монаха о причинах его посещения – в настоящий момент госпожу Мирелли более занимал вопрос о глубинных мотивах его нежданного возникновения на пороге лавки ее супруга. В случайности, как и в совпадения, Луиза верила не больше, чем в чудеса, - судите сами, насколько высоко она могла оценивать вероятность подобных проявлений ирреальности бытия в пределах собственного дома. Услышанное заставило госпожу Мирелли по-новому посмотреть на своего гостя, отметив про себя, что вид его, как и манера держаться, могли ввести в заблуждение любого. Луизе ни разу не доводилось встречать этого человека раньше лично, но не знать о его существовании она не могла, и теперь поневоле гадала, что мог сулить ей этот визит, успокаивая себя мыслью о том, что в худшем случае она бы сейчас беседовала с кем-нибудь другим – и, вероятно, в обстановке куда менее приятной. - Христианский долг побуждает нас проявлять бескорыстную заботу о своем ближнем, и я сочту за счастье получить возможность хоть чем-то услужить вам …Ваше преподобие, - настойчиво повторила она, подавив первую вспышку эмоций. Луизе не понадобилось много времени, чтобы выполнить обращенную к ней просьбу, однако она с неудовольствием отметила, что рука ее держала поднос со стаканом менее твердо, чем ей того хотелось бы. – Спасибо на добром слове, Ваше преподобие, - продолжила камеристка королевы-матери чуть позже и вздохнула. – Но я действительно всего лишь супруга хозяина этой парфюмерной лавки. – У нее язык не повернулся добавить то, что, вероятно, и так было известно ее посетителю; теперь, когда гость ее назвал себя, Луиза стала с большим вниманием относиться к его словам, будучи уверена, что случайных фраз среди них оказаться не должно, и с большей осторожностью – к своим собственным, чтобы по возможности избежать неожиданностей и здесь.

Отец Жозеф: Пока Луиза Мирелли ходила за водой, отец Жозеф, сидя неподвижно и расслабленно (он допускал, что сейчас за ним в некую щелку... створку... небольшую дырочку от сучка в стенной панели... наблюдают чьи-нибудь глаза), лишь слегка поворачивая голову, оглядывал помещение, пытаясь получить еще немного пищи для размышления о тех, кто владел этим местом. Хотя, конечно, о людях куда больше скажут их дома, чем лавки... но, если смотреть внимательно, а выводы делать осторожно... Она вернулась с подносом, на котором стоял стакан. Кружок воды за стеклом. По нему шла легкая рябь - словно невидимый рыбак сидел на стеклянном краю и подергивал лесу с поплавком. Как же искажает все этот мир... Апостолы были рыбарями, и Спаситель назвал их ловцами человеков. Он, грешный и недостойный Жозеф, имеет апостольское помазание - и то, что он должен делать, тоже ловля человеков... но как велика разница! Как она печальна... Отец Жозеф принял стакан вместе с подносом - одной рукой. Те были не тяжелы. Одной, естественной, причиной появления этой ряби, меньше. "Я всего лишь супруга хозяина"... Отец Жозеф неспешно откинул голову и посмотрел молодой женщине в глаза - прямо и внимательно. - Присядьте, госпожа Мирелли. Вы, наверное, уже устали - у Вас дрожат руки. Голос его был ровен и очень, даже, пожалуй, подчеркнуто мягок, но взгляда он не отводил, и отстраненная внимательность и неподвижность его невыразительных водянистых глаз придавали его взгляду то странное завораживающее свойство, которым, как говорят, обладает взгляд некоторых змей. - Почему Вы вздыхаете, дитя мое?

Louise Mirelli: Временно избавившись от подноса и, вместе с ним, от необходимости держать руки на весу, Луиза почувствовала себя увереннее, однако эта иллюзия не продлилась долго. Стоило госпоже Мирелли снова поднять глаза на монаха, и она уже не смогла отвести взгляд, хотя в ту минуту, возможно, и желала бы этого более всего на свете. Луиза напряженным усилием воли заставила себя встретить обращенный на нее взгляд с видимым спокойствием, но все-таки едва не вздрогнула, когда отец Жозеф – а это, как нетрудно догадаться, был именно он – мягко предложил ей присесть. Впрочем, у госпожи Мирелли были весьма серьезные сомнения по поводу возможности отказа от подобного предложения и разговора, который, очевидно, должен был за ним последовать: тон голоса монаха являл собой слишком разительное несоответствие устремленному на нее пронизывающему взгляду, чтобы ввести Луизу в заблуждение. Несколько мучительно долгих мгновений она, не двигаясь, смотрела на своего гостя, словно в оцепенении, пока, наконец, бледная улыбка не появилась на ее губах. Госпожа Мирелли скользнула в кресло напротив, ни на секунду не опуская глаз, и, будто снова оживая, кивнула: - Вы правы, Ваше преподобие, день нынче выдался хлопотный, - подтвердила она извиняющимся тоном. И кроме того, он еще далек от завершения, - прибавила Луиза в мыслях. - Вы спрашиваете, почему я вздыхаю, – в ее голосе прозвучала почти непритворная грусть. – Но что еще остается не обладающей достаточной силой духа женщине, все свои помыслы обращающей на служение другим и зачастую получающей в ответ лишь незаслуженные упреки? – Словно бы в подтверждение этих слов она снова тихонько вздохнула. – Не подумайте, что я жалуюсь, но временами это кажется так утомительно… Был ли смысл скрывать очевидное? Если отец Жозеф оказался здесь, значит, это почти наверняка зачем-нибудь понадобилось кардиналу, и вряд ли Его высокопреосвященство неожиданно заинтересовался парфюмерной продукцией господина Мирелли. Едва ли приходилось сомневаться в том, что этим визитом Луиза была обязана своему положению при королеве-матери. Однако в какой степени действительно стоило связывать эти два факта и, что не менее важно, какой характер могла носить эта связь? Потому что если кардиналу стало что-то известно о предстоящем вечере… Луиза мысленно содрогнулась, в то же время адресуя собеседнику самый прямой и открытый взгляд, на который была способна.

Отец Жозеф: - Не обладающей достаточной силой духа... - задумчиво повторил отец Жозеф. Его взгляд оторвался от Луизы и неторопливо скользнул по комнате. Продолжил он, глядя на резное панно на стене. - Иногда Господь укрепляет нас неожиданно - когда мы творим угодное Ему. Иногда же оставляет, чтобы, как я думаю, мы, с одной стороны, поняли, что сами по себе можем и значим очень немногое, - он бросил на молодую женщину взгляд и снова принялся рассматривать затейливые деревянные завитки. - С другой стороны, наша слабость научает нас обращаться не только к Богу, но и к людям. "Все вы братие есте", - сказал Господь. Конечно, есть среди наших братьев... и сестер... неразумные, гордые, в ослеплении полагающие, что сильны, тогда как они очень слабы. И их мы призваны... спасать. Иногда от самих себя. Кроткой, но твердой - той твердостью, которую дает нам любовь к ним - рукой останавливая их безумные порывы, в которых они могут найти для себя не только вред, но и погибель. Поэтому, дитя мое, нет стыда в том, чтобы обратиться за помощью и покровительством к тем, кто действительно мудр - настолько, что укажет правильный путь... и силен - достаточно, чтобы защитить от неразумия тех, кто может пытаться мешать идти по этому пути. Конечно, найти тех, о ком я говорю, не всегда легко... но бывает, что они сами находят нас, слабых, и предлагают нам свою силу. Тогда, думаю, очень важно не отказаться дерзко и гордо от посланной Господом возможности исправить пути своя - второй такой возможности может и не быть... Монах покачал головой. - Но я трачу Ваше драгоценное время. Простите меня - мне жаль стало, что милая, умная молодая женщина вздыхает и считает упреки, тогда как, стоит лишь помнить о том, что я сейчас сказал, могла бы чувствовать себя уверенно и спокойно. Пойдемте, дитя мое, Вы покажете мне то, за чем я в действительности пришел. Немного репейного масла, и самую, самую малость легкого, подобающего случаю аромата.

Louise Mirelli: "За чем я в действительности пришел"... Она не сдвинулась с места, продолжая молча смотреть в пространство перед собой. Имело ли смысл пытаться делать вид, что значение этой речи ускользнуло от нее? По мнению Луизы, ответ был очевиден - тем более что все действительно было ясно, как белый день, а инстинкт самосохранения настойчиво твердил, что такая форма отказа может оказаться для нее не менее губительной, чем любая другая. В самом деле, разве было ей что противопоставить той могущественной силе, которая переступила ее порог в лице своего верного посланника? Положа руку на сердце, следовало бы признаться: Луиза вовсе не была уверена в том, что покровительство королевы-матери будет способно защитить ее, если ее смерть окажется угодна лицам, облеченным властью, едва ли не превосходящей королевскую. Услужливо подсказанная памятью сцена в ателье мадам Пикар явно показывала, как нетрудно бывает избавить мир от присутствия слабой женщины даже в столь многолюдном месте. Можно ли винить Луизу в том, что она испугалась? Отказаться было невозможно, согласиться – опасно. Впрочем, между двумя опасностями люди рассудительные обычно выбирают наименьшую, и мадам Мирелли предпочитала последовать их примеру, чтобы в один прекрасный день не столкнуться на пороге собственного дома с гостем куда менее приятным, чем тот, который сидел сейчас в кресле напротив. Выдержав непроизвольную паузу, затраченную ею на размышления, Луиза медленно кивнула, а затем, отбросив прежнюю неуверенность, покинула свое место и опустилась на колени перед монахом. – Благословите меня, Ваше преподобие! Не в первый раз ко мне приходит осознание того, что не все в моем прошлом и настоящем идеально, но впервые Провидение подарило мне редкий шанс что-то изменить, и я чувствую себя не вправе отказаться от этого дара – хотя и не знаю, как мне принять его. Поэтому благословите меня и помогите мне встать на верный путь, прошу вас. Закончив говорить, Луиза скромно опустила глаза и замерла в напряженном ожидании.



полная версия страницы